«Некачественные свечи, чадят нещадно, а проку мало - горят плохо».
Он медленно поднялся со стула, который жалобно заскрипел, как и спина встающего с него человека. Закутавшись получше в теплый халат, граф Д’Абервиль подошел к небольшому ящичку и достал оттуда две новые свечи. В комнате стало заметно светлее, и пламя стало жадно вгрызаться в воск свечи, отбрасывая причудливые тени на потолке и стенах.

Склонившись над бумагой, взяв в руки перо и чернила, граф собирался что-то записать. Но было заметно, что он о чем-то задумался. Бросив попытки бороться с мыслями, он откинулся на спинку стула и погрузился в раздумья. «И угораздило же моей дочери пойти всю в свою мать. Что за несносный характер? У всех дочери как дочери. Моя же с самого детства удивляет меня все больше и больше. А всему виной эти рыцарские россказни и
турниры. И надо было мне пойти у нее на поводу и купить ей лошадку, когда ей было всего двенадцать лет. Воображает себя рыцарем…. Не понимает, что она - леди, не должна так себя вести! Все нормальные дочери уже давно повыходили замуж и приносят своим мужьям продолжателей рода, а отцам - радость на старость. Моя же все скачет как молодая лошадка по полю, и попробуй такую остановить».

- А ну, погоди у меня, - с этими словами старик посмотрел в окно и угрожающе помахал кому-то кулаком - разозлишь меня, вот и отдам тебя замуж за первого встречного! Но попробуй-ка, сделай это! С любой другой, может, и получилось бы, но не с моей дочерью. Она быстрее сбежит из отчего дома, чем подчинится такому моему желанию. И причем
ведь выберет самый необычный способ для побега. Это, будет либо спуск по веревочной лестнице с последующим спрыгиванием на спину лошади. Либо просто развалит ползамка, чтобы потешить свою мятежную душу. Дааа, вся в мать!

Он потянулся к маленькому медальончику, лежащему на столе и поднес его поближе к глазам. На нем была изображена та, которую он любил, и которая отдала Богу душу уже много лет назад, оставив после себя Неизгладимый след в его душе и маленькую дочь, которую он так сильно любил.

Отложив медальончик в сторону, граф достал лежащую под ногами подушку, подложил ее себе под спину, закрыл глаза и задремал. А тени, отбрасываемые пламенем от свечей беззаботно играли на его изрезанном морщинами лице.

Но вернемся же к нашему герою. Сейчас он стоит, а его старый слуга осматривает со всех сторон своего хозяина, чтобы удостовериться, что его платье готово для сегодняшнего пира.
- Этьен, ну что ты вертишься передо мной, как какой-то хорек? Перестань.
- Не могу, сударь. Хочу проверить, все ли пуговицы и застежки на месте. Все ли дыры залатаны. Ведь это платье вы уже так давно не надевали.
- Ты лучше скажи, что я его вообще не надевал. Ненавижу его. Вот уж настоящий подарок от моей любимой матушки.

С этими словами молодой человек поморщился, вспомнив, как еще какое-то время назад он был вынужден надевать этот наряд, чтобы порадовать свою мать, которая столь горячо любила своего сына.
- Гораздо удобнее было бы надеть обычную одежду. Но это дама... Как ты говоришь, ее зовут?
- Жозефина, сударь.
- Эта Жозефина… Вероятно, так привыкла к богатым нарядам, что даже и не посмотрит на меня, будь на мне моя повседневная одежда. Нет, она привыкла видеть ярких людей.
- Я думаю, вы не правы, сударь.
- Не прав? Почему? Ведь она так богата. Этот прелестный цветок окружают самые известные представители английского дворянства...
- И не только английского, хочу заметить.
- Как, не только английского? Что, есть кто-то еще?
- Конечно, есть, - тут Этьен с важным видом постарался выждать максимально длинную по продолжительности паузу, но, увидев нетерпеливое лицо своего хозяина, улыбнулся и продолжил, - конечно есть. Этот Дитрих, немец который. Челядь во дворце графа Д’Абервиль поговаривает, что он главный претендент на её руку. Что известно точно, так это то, что у него состоялся разговор с её отцом, и он получил от него согласие быть её кавалером на пиру. А согласно традиции, кавалер имеет право даже держать ее за руку при этом.

Было заметно по лицу юного рыцаря, что он опечален этой новостью. Да и чего таить, ушибленный при падении с коня правый бок причинял жуткую боль.
- Выходит, что у меня нет надежды?
- Выходит, что так, сударь. Этот Дитрих силен, как медведь, богат как восточный князь, и, как говорят, красив, как херувим.
Превозмогая боль, молодой человек подошел к окну и его взгляд потерялся в толпе людей, снующей туда-сюда по улице вечернего города. «Выходит, что я хотел обрести счастье, но потерял его, даже не успев что-либо предпринять. И почему я беден, как церковная мышь? Почему у меня нет роскошного скакуна, на котором я мог бы прогарцевать мимо неё? Видно, это удел всех младших сыновей. Быть гордыми, но бедными».

Смотря на своего опечаленного хозяина, старик улыбнулся, подошел к
нему и тихо начал:
- Не печальтесь, говорят, что у этого Дитриха из его огромного рта вонь идет хуже, чем из неубираемой годами конюшни, волосы совсем выпадают. Да и сам он глуп, как глухарь. А Жозефина, по словам её слуг, очень даже разборчива в людях. И не купится на блеск золотых побрякушек, и уж тем более не будет рада человеку, от которого воняет
как от свинарника.
Такие слова не могли не снять грусть с души того, сердце которого было затронуто любовью, и получившего хоть малейший шанс ухватиться за спасительную соломинку, ведущую к счастью. Юный граф повернулся к старику, улыбнулся и спросил:
- А ты откуда про всё это вынюхал?
- Нуу,- Этьен смущенно стал стирать вековую пыль с деревянной панели,
служившей подоконником, - просто слушаю, что люди говорят.
- Ладно, спасибо тебе, старик. Но я думаю, стоя здесь у окна, не добьешься расположения и от дочери трактирщика, так? Вели подать носилки.
- Слушаюсь, сударь.
Как обычно, шаркая ногами, старик удалился.

А наш герой, повернувшись, наткнулся взглядом на свой меч, настоящую реликвию для него. Присев на край кровати, он взял в руги его и стал всматриваться в лезвие. «Великий меч. Но владеть по-настоящему мог им только мой отец. Ничего, я укрощу тебя. С тобой мы станем знаменитыми, будем долго странствовать и в этих странствиях мы обретем славу, гремящую в веках».
- Мессир, носилки поданы,- крик конюшего оторвал его от мечтательных
мыслей.

И опять мы в той же комнате, напоминающей хорошо укомплектованную оружейную. Только теперь в ней больше света и больше людей, а именно служанок, помогающих своей молодой госпоже справиться со своим новым нарядом. Та, в свою очередь, была очень, очень недовольна происходящим. Это было заметно по всему: по ее взгляду, хмурившимся бровям и резким коротким движениям.

- Сударыня, вы так красивы, так изящны в этом платье... - сказала одна из служанок, вытиравшая пыль, но бросившая мимолетный взгляд на хозяйку и… теперь она не может оторвать взгляд от красоты той, которую никто из обитателей замка не привык видеть в подобном наряде.
- Занимайся своим делом, Брунгильда, - резко оборвала эти мечтательные замечания бедная девушка, которую дергали за шнурки платья, пытаясь сделать стройнее и без того стройную талию.
- До чего же противное платье, эти оборки и шнурочки, да бантики...
- Не говорите так, госпожа - с упреком заметила одна из служанок - платье, которое подарила ваш батюшка, просто божественно. Такой ткани я еще никогда не видела. Какой же у вас батюшка заботливый, дай ему Господь здоровья!

А сквозь стены можно было уже слышать шум начинающегося пира. Музыканты, уже давно занявшие места в специально отведенном для них ложе, настраивали свои инструменты. Отчего зал наполнялся музыкой, в которой сложно было различить, то ли это играл псалтирей, то ли ребек или начинавшая входить в моду лютня. Слуги сновали туда сюда по залу, торопясь расставить яства на столы, которые итак уже ломились от
съестного, но все равно это не могло удовлетворить радушного хозяина.

А гости уже прибывали. Шелест скользящих по полу платьев дам заглушался звоном доспехов тех, кто посчитал, что явиться на бал в полном боевом облачении будет весьма уместным. Девушки мило щебетали, расположившись у окон. Мужчины же расселись по скамьям, хмурясь друг другу, так как были здесь и те, кто участвовал в турнире и
имел несчастье проиграть.
- До чего же скучны эти мероприятия - думала про себя Жозефина - Опять придется быть великосветской дамой, лишь бы доставить удовольствие отцу. Не буду спускаться вниз, пока не соберутся все в зале. Боже, до чего же жмет и тянет это платье. Подумать только, и кто-то ходит так каждый Божий день. Поскорее бы все закончилось.

А наш юный герой кутался в одеяла в мерно раскачивающихся носилках. Снаружи нещадно лил осенний дождь, и холод проникал сквозь щели, которыми изобиловали старые носилки.
- Как холодно стало. А еще вроде утром сияло солнце. Что ж, сейчас отогреемся гостеприимством старого графа. Жду, не дождусь, когда я увижу ее. Интересно, узнает ли она меня? Смогу ли я обмолвиться с ней хотя бы одним словом?
Носилки остановились, слуга откинул накидку, прикрывающую вход:
- Мессир, прибыли. Изволите выйти?

Перед носилками бросили деревянную дощечку, чтобы не утонуть в грязи. Мощные деревянные ворота, служившие входом, были распахнуты, несмотря на ветер. Но молодой человек, согнувшись под бременем холодных капель, заметно приободрился, услышав звук доносившейся музыки и почувствовав запах жаркого, который доносился до голодных ноздрей прибывшего.
- Что ж, Господь благоволит смелым. Либо я уйду отсюда победителем, либо проигравшим. Третьего не дано. - Гордо вскинув голову, юноша проследовал за слугой, встречавшим гостей, внутрь замка.

Зал был уже битком набит гостями. Многочисленные факелы и свечи давали возможность гостям даже рассмотреть богатые гобелены, украшающие стены. В силу того, что факелы сильно чадили, их пришлось убрать, и добавить больше свечей - удовольствие весьма затратное, но нужное. Никто не был против, так как все довольствовались тем, что имели возможность видеть напротив сидящего собеседника. Только одно место было ярко освещено - место хозяина замка и его дочери, которое пока пустовало. Вино лилось рекой, музыка веселила гостей. Мужчины громко смеялись, вспоминая турнирные события. Дамы гадали на куриных косточках. А поток все новых и новых яств будто и не собирался
прекращаться. Элиас лениво грыз куриную ножку. Ему не хотелось есть, все его внимание было устремлено на место, которое должна была занимать Жозефина.
- Что ж она не идет? Может она прихворала, может что-то произошло.
Только бы не это.

Тут музыка замолкла, вместе с ней затихли и гости. Вышел на передний план одетый в красивый сарафан слуга и громко объявил:
- Жозефина, графиня Д’Абервиль!
Кто-то даже встал, приветствуя молодую графиню. Юные леди зашушукались, мужчины же, затаив дыхание, смотрели на дверь, из которой должна была выйти та, кто так растревожила их сердца.

Элиас видел, как взгляды всех присутствующих были устремлены на эту заветную дверь. «Боже мой, такая тишина, наверняка, все слышат, как бьется мое сердце. Но что же эта дверь не открывается? А, вот. Она выходит. Моя красавица... Моя? Ну а как же? Конечно же, моя. Она будет моей. Не будь я д'Эвре!!!».
Но по действиям молодого человека нельзя было так смело утверждать о его уверенности. Он нервно теребил кончик платка, то садился, то вставал, и это - всего лишь за тот короткий промежуток времени между объявлением о прибытии Жозефины и тем, как дверь открылась. Да, это была именно она. В этой юной даме трудно было узнать ту,
которая совсем недавно размахивала в своей комнате тяжелым боевым
топором. Почтенный отец встал, чтобы помочь своей дочери сесть. Тут же
засуетились слуги, поднося тарелку для омовения рук, расставляя приборы. Мужчины, эти благородные рыцари, позабыв о еде, поправляли свои наряды, и бросали полные чувств взгляды в сторону пришедшей. Внимание всех уделялось на то, чтобы угодить хозяйке бала.

«Как величественна осанка, изящен поворот головы! Стой она в обыкновенном деревенском рубище, затмила бы всех присутствующих признанных красавиц. Святые угодники, до чего же она хороша собой!».
- Твоя правда, чертовски хороша - слева от Элиаса раздался грубый
голос, и он понял, что размышлял вслух.
- Простите, не имею чести знать вас...
- Красота манит, я понимаю. Но и думать забудь о ней. Её сердце скорее похоже на камень и она быстрее загонит тебе кинжал в горло, чем согласится хотя бы протянуть руку для поцелуя.

Молодой человек присмотрелся к говорящему. Тот был одет в черный кафтан из дорогого бархата. На грудь ниспадала массивная цепь - знак, говоривший о принадлежности к дворянскому роду. Его черные густые волосы уже были пронизаны нитями седины, а лицо, все изрезанное шрамами, говорило о богатом боевом прошлом. Однако его слова не могли не возмутить юное сердце нашего героя.
- Простите, но я думаю, что не стоит так нелестно отзываться о даме, которую вы к тому же не знаете.
- Я не знаю? Ха-ха, сынок, да я один из первых, кто бросил ей под ноги все, что у меня есть. Все брошенное мной полетело мне назад. Такого оскорбления я еще никогда не испытывал.
- Тогда...может просто не стоило бросать? - при этом легкая насмешка пробежала во взгляде, который Элиас устремил прямо в глаза его соседа, начинающие уже затуманиваться от гнева. Рука сидящего уже скользнула к рукояти кинжала. Он уже был готов к тому, чтобы устроить смертоубийство прямо здесь, в зале пира, но почувствовал, что не может вытащить кинжал из ножен, потому что этот юнец посмел положить вою
руку на его и не давать волю орудию убийства.

«Проклятье - подумал старый вояка, - тяжелая же рука у этого мальца».
- Отпусти руку, наглец, и клянусь, в постель ты ляжешь уже мертвым.
- Тише, тише, нельзя давать окружающим повода, что мы злословим, а тем более, ругаемся. Не здесь. Позже.
- Когда? Говори?
- Я сам найду вас, сударь. А пока, не мешайте мне наслаждаться этим Божественным цветком.

А в это время победитель турнира решил воспользоваться своим правом и подобрался к месту, где восседала Жозефина. Надо заметить, что слова Этьена были не так уж и далеки от истины, когда он так ловко описал все достоинства этого почтенного немца. В бою его меч был неотразим, но на фронте любви он пасовал, вел с девушками крайне нагло, что в
принципе, было одной из жестоких реалий того времени. Подойдя к столу, он попытался взглянуть в глаза юной даме, но в них он увидел лишь холодное презрение и нежелание даже начинать разговор.

«Еще одна, недотрога», - подумалось ему – «Что ж, будем брать быка за рога!». Он взял один из резных стульев, подсел поближе и начал думать, что же повеселее ему придумать и сказать.
- Сударыня, я сегодня разговаривал с вашим отцом...
- Да? И что же изволил вам сказать мой батюшка?
- А то, что я в праве пользоваться правом победителя турнира тогда, когда захочу, - при этом рука его скользнула по поверхности стола, и его пальцы уже коснулись руки Жозефины, как она, схватила бокал с вином и выплеснула содержимое в лицо неудачному шутнику. Сей акт не остался незамеченным. Кто-то ахнул. Послышались легкие смешки, которые так и остались такими же достаточно легкими, чтобы за них потом не получить удар копья в ответ во время поединка. Девушка поднялась и убежала за дверь.

Дитрих, то ли опьяненный от счастья, но скорее ослепленный от вина, взревел как бык, поднялся на ноги, и пошел бодать бедных гостей. Поднялся шум. Недовольный поведением гостя, хозяин замка хлопнул в ладоши и двое, непонятно откуда взявшихся, крепких молодцов взяли под руки бедолагу и понесли прочь из зала. «Вот он мой момент. Вероятно, она побежала к себе. Что ж, проследую за ней», - Элиас, воткнул в стол кинжал соседа, который он вытащил, когда тот уже крепко спал, развалившись на столе; аккуратно, воспользовавшись всеобщей суматохой, он прокрался вдоль стены зала и
проскользнул в заветную дверь.

Узкая, хорошо освещенная лестница вела наверх. Ступеньки отчаянно скрипели под его ногами, как бы тихо он ни ступал на них, но шум снаружи был такой, что начни он здесь танцевать, его бы никто не обнаружил. Опять же, снаружи, но не внутри. К этому времени Жозефина уже сбросила с со своих волос ненавистную ей диадему, села на кровать заплакала. Но скрип лестницы она не могла не услышать. «Мерзавец, все-таки последовал за мной. Думаешь, небось, что крадешься, да ты топаешь как боров. Ну, погоди у меня. Жаль, арбалетных болтов нет».

Дверь оказалась не заперта. Осторожно приоткрыв ее, Элиас заглянул внутрь и обнаружил даму его сердца, сидящую на краю кровати. Не свойственное тем временам чувство любви придало ему отваги и немалую долю наглости - он приоткрыл дверь посильнее, так, чтобы самому попасть внутрь. В этот момент девушка быстро развернулась и метнула что-то в
его сторону. Раздался глухой стук о дверной косяк. Взгляд, полный испуга встретился со взглядом, полным разочарования и негодования - на несколько миллиметров ошиблась наша Богиня охоты, метая свой стилет в нашего героя. Попади она, роман нужно было бы на этом месте и заканчивать. Но Провидению было угодно обратное, поэтому мы продолжим.

Элиас смотрел на то, что могло бы стать причиной его смерти:
- Какая искусная работа - с этими словами он не без труда вытащил стилет из косяка - Сударыня, не стоит так обращаться с оружием. А то так и убьете кого-нибудь ненароком.
Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что юная метательница кинжалов шутить не намерена, и если не стилет, то меч или топор угомонят непрошенного гостя.
- Вы кто? Как посмели проникнуть в мои покои без моего на то позволения?
- Простите, госпожа. Я не имел чести представиться. Я, Элиас, граф д'Эвре. Второй сын моего почтенного отца, Людовика…
- д'Эвре? Никогда не слышала.
- Как же, а турнир? Вы забыли? Ваш прекрасный платок...
- Так это вы? И зачем вы сюда пожаловали? Жаловаться? Давайте, это свойственно тем, кто даже держаться в седле не умеет, как следует.
Говорите же, я жду - при этом глаза девушки испускали молнии гнева.
Она не была довольна ни происходящим, ни этим дворянином, осмелившимся потревожить ее покой.
- Сударыня, сударыня, ну зачем вы так говорите? Зачем так много лишних слов? Скорее, я пришел выразить свою благодарность. Ведь свет лучистых глаз ваших...
- Ах, оставьте. Я все поняла. Удалитесь.
- Но...
- Уйдите, не то я позову стражу.
- Зовите, делайте, что хотите.
Настойчивость юноши раздражала ее. Не вытерпев, она уперлась руками ему в грудь и стала выталкивать его из комнаты…
- Сударыня, это излишне...
- Вон! Вон отсюда.
Конечно же, молодой человек не сопротивлялся. Да и разве мог бы любой мужчина сопротивляться той, которой он для себя поклялся служить? Конечно, нет. Так что, усилия девушки увенчались успехом, и уже через пару секунд, дверь хлопнула перед носом несчастного влюбленного. Он постучал, поскребся в дверь. В ответ, тишина молчаливо указала ему дорогу вниз по лестнице. «Даа, что там Этьен говорил про стены Вавилона? Эх... но я не оступлюсь. Так быстро не сдамся. Не умею держаться в седле... Да было
бы седло, уж я бы удержался».
Выйдя в зал, заняв свое место, он нашел своего соседа уже бодрствующим
и настроенным весьма дружелюбно.
- Ты где был? Прибыл посыльный. Привез срочное и очень важное
донесение. Говорят, от самого Папы...
- Да ты что? Где он?
- С графом Д’Абервиль.
В этот момент, появился граф и встал перед своим столом, и, обращаясь
к присутствующим громко сказал:
- Мои дорогие и уважаемые гости. У меня для вас важная новость.
Два дня назад, 25 ноября, на Клермонском соборе Папа Урбан II объявил
начало Крестового похода в Палестину и призвал верных сыновей церкви
свершить свой долг...

Эта новость потрясла гостей настолько, что в зале на минуту воцарилась тишина. Граф Д’Абервиль осмотрел присутствующих. В голове у него было две мысли.
- Бедняги, - думал он - сколько же бед принесет этот призыв. Но вторая мысль быстро заставила молчать первую. А именно мысль о баснословных прибылях, которые сулило принести это, обещающее быть длительным, предприятие.
- Папа призывает нас отдать наши жизни ради спасения Гроба Господня. Свершим же это Святое Паломничество в Палестину. Те, кто отважатся отправиться туда, получат отпущение грехов за свершение благочестивых дел. Крест Господень станет символом нашего деяния. Так хочет Бог!

Гробовое молчание было ответом на это громкое заявление.
- Начнем же исполнять желание Великого Отца нашего с принятия Священного Обета принять участие в походе и с совершения донаций ради нашего Святого дела!
Кто-то из дворян вскочил с места и громко воскликнул:
- Покажите, мессир, своим обетом нам пример! Мы последуем ему!
Со всех концов зала послышались возгласы одобрения.
Граф важным взглядом окинул гостей:
- Друг мой, с удовольствием бы сделал я это. Господь свидетель, что в доспехе, с копьем в руке влетел бы я в ряды нечестивцев. Но мое место здесь. Я займусь сбором средств на нужды паломников.
- Даа, - проворчал уже знакомый нам дворянин, сидящий рядом с Элиасом -
старый лис как всегда забрался к себе в нору, но сначала привел в смятение целый курятник.
Он, крякнув, выпрямился во весь рост и громким голосом перебил нарастающий гул в зале.
- Я, Раймунд, граф Тулузский, приношу обет верой и правдой служить нашему делу. Нещадно громить врагов и если надо голову сложить в жестокой сече, лишь бы вернуть Крест Христов. «Раймунд Тулузский?! Этот мясник... так вот он какой. Боже мой, и я
его схватил за руку. Но что он делает в Англии?» - Элиас был окончательно сбит с толку. Вечер был насыщен событиями, начиная с первого разговора с его возлюбленной, и заканчивая такой ошеломляющей новостью.
Вслед за одобрительным гулом, сопровождающим речь графа Тулузского, последовали многочисленные заявления других дворян, приносящих свою жизнь и кошелек в жертву тому, что имело хорошие мотивы, но подразумевало реки крови. «Даа, хорошенькое дело. Весь свет английского рыцарства берется за оружие...».
- Я, Элиас, граф д'Эвре, клянусь... «Боже мой, что я говорю? А, в конце концов, кто жаждал приключений, славы и дальних походов?»
Молодой человек и не заметил, как, повинуясь всеобщему порыву, присоединился к приносящим обет.
... и падет проклятие на мой род, если я повернусь спиной к врагу».
Весь взмокший от возбуждения, юноша сел. Его бородатый сосед придвинулся поближе к нему, похлопал по плечу и прорычал:
- Молодец. Юнец ты с норовом. Такие, как ты, становятся настоящими рыцарями.
Когда количество желающих быть будущими паломниками поубавилось, довольный граф Бургундский поднялся и дважды хлопнув в ладоши, чем заставил присутствующих угомониться:
- Теперь, когда такие благородные рыцари дали согласие участвовать в походе, я уверен, что христианская вера не останется без защиты. Продолжим же пир, дорогие гости.
Хлопок в ладоши, и снова заиграла музыка, снова стали появляться и исчезать со стола все новые и новые блюда. Праздник, как ни в чем не бывало, вернулся в прежнее русло.

Конечно же, шум не мог пройти незамеченным для любопытной девушки. Наша героиня, тайком, пробралась в комнату отца, откуда через секретную лазейку можно было наблюдать и слышать то, что происходило в зале.

«Крестовый поход!» - эта мысль билась у нее в мозгу и будоражила кровь получше самого лучшего вина из подвалов ее отца. - Вот это да! Вот, что нужно. Но...я никогда не получу разрешения у своего отца. Ни за что на свете. Он скорее раздаст все, что имеет, беднякам, чем пойдет на такое. Но это же такая возможность. Возможность вырваться из этого каменного мешка. Возможность ощутить и узнать что-то новое. Возможность быть свободной. Но...отец. Ослушаться его - непозволительно... Ага, и этот д'Эвре дает обед. Клянусь...даа - девушка скорчила умилительную гримасу - в чем ты клянешься? В том, что постараешься не убежать, поджав хвост в первом же сражении? В том, что
постараешься не свалиться с лошади? Однако...».

Девушка мечтательно присела на стул. У нее в ушах уже стоял свист стрел, звон мечей, ржание лошадей, крики бегущих от тяжелой конницы людей... Она резко выпрямилась как струна, и, посмотрев еще раз в лазейку, сказала:
- Решено, ни у кого ничего спрашивать не буду. Уйду так. Убегу. Но чем-то же нужно было успокоить взбушевавшуюся совесть...А отец... Ему я напишу записку, в которой все объясню.
Довольная принятым решением, девушка ринулась к себе в комнату. Вероятнее всего, подбирать доспех и оружие для того, что должно было доставить ей такое огромное удовольствие, а другим людям - принести столько горя.

Сэру Боэмунду, а так же всем славным вит-шилдам поем мы хвалу...

Доспех запыленный, отцовский,
Да меч - не точеный, но свой,
Да верная пека под боком -
Таким ты предстал мне, герой.
Качаешься молча, упорно -
Ведь долог и труден твой путь.
И времени нет на печали,
На то, чтоб присесть, отдохнуть.

Считает тебя недалеким
Прекрасная дама твоя,
Не зная, как остер твой разум
Насколько умела рука.
Ты в бой никогда не вступаешь
С противником младше тебя,
Но слов бранных всем не спускаешь -
Пускай поживут, не грубя.

Немного устал ты от жизни,
Живешь по заветам отцов.
А тех, кто тебя оскорбляет,
Прощаешь, как полных глупцов.
Ты друга в беде не оставишь,
Поможешь, коль можно спасти,
И светлое званье "паладин"
Однажды ты будешь нести.

Пока же - расти, крестоносец.
Пусть новис, что бегал вчера,
Сегодня, поя гимны лабе,
К адвансу почти поднялся -
Твой путь все равно будет труден,
Не бремя, а крест на тебе.
И ты, не ропща, улыбаясь,
Доверился божьей судьбе.

Часть одиннадцатая. Заточение. (*автор Estrellita*).

Брунгильда открыла глаза и не сразу поняла, где она находится. Было темно и сыро, казалось, будто это какой-то склеп, где погребены члены аристократических семей. К горлу начала подступать тошнота, предательски заявил о себе голодный желудок. Голые ноги ощутили резкий холод каменного пола, уставшие спросонья глаза нащупали мирно тлевшую в углу свечу.

Она схватилась за нее как за единственное спасение. «Что ж это за место такое», - шепотом переспросила она и осеклась. Когда в удручающей темноте стали прорисовываться очертания окружающей обстановки, девушка еле сдержалась, чтобы не закричать и не убежать отсюда. Да и бежать было некуда — голые каменные стены, не оставляющие никаких надежд металлические решетки на небольшом сквозном окне. Вселенская пустота. Так пусто и так тихо бывает только ….

Тюрьма? Только сейчас Брунгильда заметила разбросанные по всей комнате кандалы… Так вот я где….Что же произошло? У Брунгильды кружилась голова. Как после хорошо проведенной ночи. Но вместе с тем помнила она ничтожно мало. Да, вчера в доме Абервилей был грандиозный пир — самые отважные и смелые господа съехались на него, и был в их числе незабвенный Элиас.

Элиас по-своему нравился Брунгильде — он был привлекателен и статен, смел и остр на язык, но душа ее уже принадлежала другому. В тот дивный вечер, что она сохранит как самое теплое воспоминание бесшабашной юности, сэр де Фуего целовал ее руки, жадно слизывая остатки медовой смолы, трепетал, словно ветер, заплетенные косы...Он мог ничего не делать и молча смотреть на нее, и уже сам факт этого заставлял бы юное сердечко отчаянно трепетать…. Этот серьезный, принципиальный, даже внешне угрюмый и молчаливый господин, внес такую ясность и мудрость в бесшабашную головенку юной Брунгильды и вместе с тем, так перевернул все с ног на голову, что казалось, что без этого человека жизнь снова станет скучной, каждодневной прозой.

Продолжение следует!