Справа раздался пронзительный звук трубы.
"Боже мой, как же громко. Зачем так трубить? Неужели и так не понятно,
что если подводят коней к барьеру, то значит, сейчас начнется поединок?
Но где же мой конь, чего там они дремлют? Ага, вот они. Родной, не
подведи меня в этот раз. Я понимаю, тяжело, но потерпи чуть-чуть"
-Эй вы, болваны, ну что встали, помогите мне сесть в седло. Вот так.
Подай мне копье.
Старый слуга, кряхтя, поднял тяжелое копье и, посмотрев на него снизу
доверху, протянул его мне.
-Потерпи, Этьен, совсем немного осталось... Подайте поводья,
проверьте шпоры.

Лошадь, нехотя, тронулась с места, но, почувствовав холод металла шпор
в боках, ускорила шаг.
"Старый ты стал совсем. Как и все, что на мне. Нагрудник изнутри
совсем проржавел. Надеюсь, щит выдержит удар. И куда я сунулся? Так,
охотился бы сейчас, а если бы повезло, жарил бы кабанчика на вертеле. Эх.
Вот уже и выход. Как солнце-то светит. Главное, не занять позицию
напротив него, тогда совсем будет неудобно".
Боевой конь вынес всадника на место поединка.
"О господи, как тут много людей. Сразу видно - столица. Столько
гербов на флагах. И не разберешь, какой род они представляют.
Но видно, что люди очень именитые. Эх, им не известны проблемы
скромного провинциального дворянчика. А какие одежды... А вот и дамы. А
красавицы-то какие...Интересно, глянет ли хотя бы одна на меня.
Нееет, им интересны рыцари в новых блестящих доспехах, панцири которых
вычищены до блеска. Что им я?.. Ну что ты, что ты не стоишь спокойно?
Побежишь потом, а пока постой на месте спокойно, пока глашатай не
объявит участников поединка".

На середину места ристалища вышел долговязый человек в костюме из
красного бархата. Рукава были настолько длинными, что почти
волочились по земле. По тому, как он щурился и смотрел на зрителей
можно было сделать вывод, что он страдал пороком зрения. Резким
движением раскрутив тяжелый свиток он вскинул голову и громким
голосом начал дикламировать:
-Дитрих фон..."
"Дитрих... Дитрих... Кто же это? Немец какой-то. И какая нелегкая
занесла его в наши края? Говорят немцы - народ упорный. Чего очень не
хотелось бы. Сейчас мне только с упорными биться..."

- Элиас, граф д'Эвре.

"Конечно, когда оглашали имя этого Дитриха, публика взорвалась
аплодисментами. А кому нужен старый род д'Эвре, который сам себя-то
уже не помнит, наверное. Раньше мои предки блистали на турнирах,
сейчас о нас уже забыли... но что это?.. Он уже пришпорил коня. Я
опять пропустил призыв к началу поединка. О Боже, какое же тяжелое
копье. Вперед, мой друг. Как же плохо видно в этом шлеме. Вообще
ничего не видно. И какая жара! Нечем дышать. Руки уже устали - главное
удержать копье и дожить до конца поединка. Он все ближе. Сейчас...Но
какая она красавица... Она смотрит на меня. Надо выпрямиться в седле,
пусть увидит мой фамильный герб. Она протягивает руку. В ней
платок... Отпускает...Платок...Платок...Он все ближе. Но что это?
Почему ничего не видно? Но какой аромат. Ай, Боже как больно. Что
произошло? Такая тьма в глазах. Что произошло, почему я падаю, и
совсем не видно седла, не за что ухватиться. Боже, я падаю, как
больно. Я ничего не понимаю. Я...Я..."
А народ уже приподнялся со своих мест, чтобы получше рассмотреть
бедолагу, выпавшего из седла.

Победитель медленно прогарцевал перед
скамьями, где располагались дамы, в желании заслужить их благосклонные
улыбки. Вышел тот же долговязый человек и хриплым голосом объявил
результаты поединка и разрешил слугам убрать проигравшего рыцаря.
Слуги рванулись на помощь к хозяину. Он уже пытался встать. Из-под
шлема доносились звуки, больше напоминавшие стоны.
"О Боже, как больно. Как больно! Моя голова."
-Эй, помогите мне подняться. Снимите мне шлем. Снимите его. Я хочу
видеть её.
Старый Этьен аккуратно снял шлем с того, кого знал еще ребенком.
-Сейчас, сударь, сейчас. Вот, испейте воды.
-К черту воду, я хочу видеть ее. Помоги мне встать.
-Куда встать? Вам и присесть-то нельзя, пока не проверят, все ли кости
целы. Лежите уж.
Тут со стороны подъехал рыцарь, победивший в этом бою.
-Слушайте, копье нужно было держать выше. Да и конь ваш совсем
обветшал, как и ваши доспехи. Не выходите больше в бой, если не
хотите быть проткнутым насквозь.
-Убирайся к черту, где она?
"Ну что они все от меня хотят? Где же она? Почему такой туман в
глазах? Ничего не видно. Сейчас, только на руки подымусь. Но что это?
Вот...Вот она...О нет, великие небеса, она уходит. О Боже, только ее
платье. Я вижу только ее платье. О горе мне. Но как же больно.
Проклятые слуги. Аааа!"
-Ну вот. Совсем наш хозяин ослаб. Давайте, поднимаем его. Потащили.
Отнесем к лекарю, пусть он посмотрит"
А в это время уже другие рыцари становились на позиции.

Брунгильда шла по узким тропинкам викторианских лесов уже больше часа, но изморенное долгой дорогой тело почти не чувствовало усталости. Горячее солнце нещадно пекло, и казалось, что всё вокруг буквально топилось под его лучами, как жирное сливочное масло на мельнице дядюшки Витторио. Столь непривычная жара стояла в Англии уже вторую неделю, но девушка, чьи голые пятки помнили зной сицилийских земель, была привычна к подобным сюрпризам природы.

С утра во рту не было и маковой росинки, отчего слегка кружилась голова. Легкое розовое платье из дешевой холщовки пропиталось душистым женским потом, длинные золотистые волосы ярко блестели на солнце и развевались от быстрой ходьбы. Корзинка отчего-то казалось тяжелой, хотя груз не прибавлялся в дороге. “Санта Розалия, опять натерла левую пятку”, - с досадой подумала девушка и тяжело вздохнула.

Брунгильда приехала в Англию более двух месяцев назад. Оставив родину, своенравную, гордую Италию, постаревшего дядюшку и черноглазого братика Марио, она собрала свои нехитрые пожитки и отправилась на поиски счастья.

За день до ее скорого отъезда дядюшка Витторио поведал ей невероятную историю - то ли выдумку, то ли глупую фантазию вечного идеалиста. Покачиваясь в своем старом кресле после тяжелого трудового дня, дядюшка, хитро щуря левый глаз, медленно, словно смакуя каждое слово, открыл девушке глаза на тайну ее рождения.

Брунгильда никогда не знала своего отца. Мать избегала подобных разговоров, и как только девочка затевала их, с опаской прятала свои лучистые серые глаза и, испуганно озираясь по сторонам, словно боясь, что ее кто-нибудь услышит, твердила лишь одно: “Твой отец был важный человек”.

Маленькая Бру обижалась, плакала, но, завидев, что мать оставалась непреклонной, вскоре прекратила расспросы. Столь странное и режущее сицилийский слух имя ей досталось от дядюшки - поклонника викторианского стиля и нравов чопорной Англии, чуждой итальянской культуре, не имеющей никаких границ и запретов. До поры до времени Брунгильда совсем было забыла об этой истории, но скоропостижная смерть матери прервала привычный ход событий. Тогда-то и поведал дядюшка, что отцом девочки со странным именем был владелец огромных земель на юге Англии и трех плантаций в северной Сицилии. Там-то, объезжая свои плантации, молодой, красиво одетый господин, завидный холостяк и юный наследник несметных богатств, познакомился со смешливой хохотушкой Эмилией – дочерью местного плантатора. События развивались стремительно, Эмилия забеременела, и вот-вот должна была состояться свадьба. Но мечтам влюбленной девушки не суждено было сбыться. Отец Эмилии разорился, и родня молодого господина спешно отменила процесс. Несостоявшийся жених уехал по-английски, не прощаясь, и девушка осталась одна. Там же, в маленькой лачужке при свете тающей свечи, появилась на свет кареглазая девочка с золотыми волосами и отцовскими ямочками на щеках. Больше о своем возлюбленном ее мать ничего не слышала. Руководство плантациями в Сицилии было передано кому-то из родственников молодого господина.

Никто не знал, как зовут отца Брунгильды, никто не знал, правдой ли была эта невероятная история, или очередной утренней выдумкой любящего выпить мельника, но что-то тот запоздалый разговор с дядюшкой заронил в душе юной красавицы и уже наутро, поцеловав спящего брата в непослушные кудряшки, под храп дядюшки и с криком первых петухов, девушка закрыла деревянную калитку обветшалого дома и двинулась в путь. На переходных, лошадях, тележках, с божьей помощью, почти без денег в кармане, Брунгильда путешествовала около двух недель, пока однажды не услышала знакомую по урокам с дядюшкой английскую речь.
“Good morning, lady”, - почтенно поприветствовал ее старик в широкополой шляпе. “Good morning, sir”, - на хорошем английском ответила она. “Итак, я в Англии, отец”, - подумала Брунгильда и смело расправила острые плечи.

- Романо! Где тебя носит, негодник?
В низком, слегка хриплом женском голосе явственно звучало нетерпение, и возможно поэтому призыв остался без ответа.
- Романо!! - повторила девушка без особой надежды. - Отзовётся он тебе, как же. Ищи теперь, - пробормотала она про себя и зашагала решительней, твёрдо намереваясь отыскать беглеца.
Сделать это, тем не менее, было сложно по нескольким причинам. Во-первых, в рассветный час всё вокруг было окутано дымкой утреннего тумана и теряло свои привычные очертания. В том числе, земля под ногами и все близлежащие к поместью буйные заросли, переспектива поиска в которых маячила перед Жозефиной Д'Абервиль всё настойчивее. Во-вторых, дочери сэра Поля Д'Абервиля, эсквайра, совершенно не пристало бродить ранним утром, пусть даже и по собственным владениям, в поисках чего бы то ни было, даже собственного скакуна. Пусть даже такого арабского и породистого, как Романо. Впрочем, вопросы приличия и этикета девушку никогда не занимали. А потому, сняв обувь, чтобы удобнее было идти, она бесшумно исчезла в призрачной тьме деревьев.

Брунгильда одернула запылившийся подол платья и прервала очередное стихоизлияние. Каблуки уродливых деревянных туфель с квадратными концами порывисто застучали по неровной тропе. Казалось, что дорога никогда не кончится, но она помнила, что сейчас, спустя примерно два часа пройденного пути, тропинка станет заметно шире и резко отклонится вправо. За толстым слоем вековых дубов покажутся своды устрашающего своей вышиной холодного каменного гиганта. В воздухе привычно повеет тонким ароматом английских роз, запоют соловьи из сада графа, послышится мерное постукивание лесного дятла. Брунгильда втянула носом блаженный для любого англичанина аромат и с отвращением поморщилась: “Тут все не так, даже запахи”.

Дочери Поля Д'Абервиля, красавице и сумасбродке, она прислуживала уже два месяца своего нахождения в Gretna Green (Гретна Грин, деревенька на границе Англии с Шотландией, куда на протяжение нескольких столетий приезжали молодые пары, желавшие сочетаться браком вопреки воли родителей - от ред.). Каждый день служанке приходилось преодолевать не одну милю до соседнего Веллингтона - старый граф не начинал дня без домашнего топленого молока и деревенских лепешек. И каждый раз она с нетерпением ждала начала своей долгожданной свободы. Выходить приходилось рано, в четыре часа утра, и уже к семи, с первым рассветом, она должна была быть в замке. За время своего появления у Абервилей Брунгильда никогда не опаздывала. Просыпаться рано ей было не привыкать – на родине, в Сицилии, дядюшка Витторио бывало, поднимал ее и в три часа утра – дел всегда было невпроворот, а ведь нужно было кормить и больную мать (она страдала странным хроническим заболеванием, сожравшим ее, еще молодую, за несколько месяцев), и маленького братика-сорванца, которому едва стукнуло четыре. Прислуживать капризной Жозефине было нелегко. Первые недели, не привыкшая к графским нравам Брунгильда даже подумывала о побеге, но слова дядюшки Витторио словно колом засели в сердце. Девушка поклялась на могиле матери, что найдет отца, а работа у такого влиятельного человека вполне могла хоть чуть-чуть приблизить ее к разгадке тайны своего рождения. Она не мечтала о богатствах, не грезила о том, как растратит несметное отцовское имущество…И вовсе не от того, что понимала ничтожность своей затеи – мало ли богатых землевладельцев проживает в Англии…И не потому, что словам старика-мечтателя и выпивохи верить можно было с трудом. Брунгильда росла в обстановке, когда собственным потом и кровью, ежечасным и еженощным трудом, добывался каждый пенни (европезированное название денария - основной серебряной монеты, доставшейся Европе в наследство от Рима - от ред.). Тяжелый труд, непосильный даже для мужчины, не вылепил из нее тот привычный образ дородной крестьянки с грубыми мозолистыми руками и резкой походкой. Неизбалованная родительским вниманием, познавшая тяготы жизненного пути слишком рано…Она получилась смелой, резковатой, острой на язычок…Казалось, что ее ничто не может смутить…От матери ей достались ярко-золотистые, как южное солнце, волосы, смуглая кожа, излучинки глаз и смешливый курносый нос. От отца – явное упрямство и язвительность. Бывало, дядюшка даже пытался ее воспитывать – коленки Брунгильды время от времени помнили жесткие ядра семенного гороха, но все попытки мельника не имели результата. Она росла, как дикий цветок сицилийских земель, и даже сейчас, в чопорной и нетерпеливой к незнакомцам Англии, не растеряла своего странного обаяния.

В привычных мечтах о родине Брунгильда проводила большую часть своего времени. Родная Сицилия, такая далекая и такая манящая, согревала ее холодными английскими ночами и не давала чувствовать себя такой одинокой. Вот и сейчас, погрузившись в воспоминания и тихо напевая на итальянском какую-то озорную местную песенку, она не заметила, как дорогу ей преградил породистый рысак. Брунгильда от неожиданности отпрянула. Завидев на коне молодого красавца, она замолчала и внимательно, с каким-то детским призывом, посмотрела на него.

Чопорные англичанки сочли бы такой взгляд, пожалуй, слишком неприличным для юной леди, но Брунгильде не было никакого дела до правил приличия. Казалось, и 90 лет проживания среди томных бледных барышень, падающих в обморок при виде лягушки и вздыхающих исключительно на французском, не добавили бы ей нотки благоразумия в ее дикий характер. Она, было, пыталась продолжить свой путь, но рысак не отходил, не оставив ей пути для отступления. Вопросительно вскинув брови, Брунгильда выругалась на итальянском. Молодой человек на лошади отчаянно рассмеялся и ответил ей на том же итальянском с легким каталонским акцентом, характерным для жителей мадридских земель: “Я прошу прощения у юной сеньориты, но Ваша корзинка, из которой так вкусно пахнем молоком, словно загипнотизировала моего Юни…Он не хочет уступать Вам дорогу, лопни моя селезенка, но такое с ним впервые”.
- Значит, это моя корзина загипнотизировала Вашего рысака? – подхватила игру Брунгильда.
- Право слово, мне перед Вами неудобно, юная леди. Откуда прибыл в нашу размеренную матушку-Англию такой прекрасный цветок?

Брунгильда резко покраснела и спешно отвела глаза. Господин смотрел пытливо, с нескрываемым интересом, почти в упор, и сложно было понять, то ли действительно корзина с дымившимися кукурузными лепешками произвела на него столь сильное впечатление, то ли чересчур открытый вырез холщового наряда, то ли сама его обладательница. Брунгильде были знакомы эти глубокие взгляды – на родине она слыла первой красавицей и часто приковывала к себе внимание всех мужчин, от 9 до 99, но не придавала им значения. Сейчас же, впервые в жизни, она почему-то смутилась и совершенно не знала, куда себя деть. “Я чувствую себя как на цирковом представлении заезжих актеров. На них все смотрят, но редкий человек осмелится попробовать себя в их роли”.

"Тьма, сплошная тьма в глазах. А голова как болит! Словно тысячи
сковородок бьют по ней в один момент. Как же больно. Сейчас попробую открыть веки. Ай, как больно, кровь кузнечным молотом бьет в висках. Нет, уж, лучше так полежу."
-Этьен! Этьеен! "Ну, где этот старик"
Старый, как само время, слуга, кряхтя, поднялся с кушетки и пошел в
опочивальню своего молодого хозяина.
-Слушаю вас, сударь.
-Этьен, где тебя черти носят?! Сколько я уже так лежу?
-Второй день сударь.
-А турнир?
-В самом разгаре, сударь.
-Кто побеждает?
-Тот, кто выбил вас из седла, сударь. Надо признать, знатный был
удар...
-Этьен!
-О, прощу прощения сударь, я хотел сказать, горе, какое горе.
-Ну и...
-Этот Дитрих как вихрь проносится сквозь своих врагов. На своем веку еще не видывал такого рыцаря, который так умело бы держался в седле.

"Дааа, и угораздило же мне попасть именно не него. А так надеялся в первых боях получить хоть какой-нибудь приз".

-А доспех? Отдал? Вместе с конем?
-Как бы не так, сударь. Осмотрев Ваши доспехи, сей знатный муж
отказался их принять, сказав, что груды металла он еще успеет набрать.

"Проклятье. Груды металла... А кто мне даст другие. Этот Дитрих,
небось, по первородству их получил. А на что мне претендовать, как
второму сыну? На старую клячу и на то, что только называется доспехом, но не выглядит как таковой?"
-Какие новости, Этьен?
-А какие новости, сударь? Завтра будет большая схватка по турниру.
Сформировались две противоборствующие группы. Одну возглавляет Бизоль де Сент-Омер. Лидером над другой объявил себя сэр Аль Санчес де Фуэго, испанский рыцарь. Поговаривают, сущий дьявол этот испанец. Но и Сент-Омер с мечом как будто бы родился. И с той и с другой стороны выступает не менее 20 рыцарей. Дамы уже предвкушают то удовольствие, которое они получат от этого зрелища.

"Святые угодники, такая схватка, почему я не в рядах этих смельчаков.
Все знают, что самым тяжелым считается участие в таких битвах"
-Кстати, о дамах. Ты во время моего поединка ничего не заметил?
-Ааа, сударь, вы о той даме, что бросила вам тот платок,
сыгравший с вами роковую шутку? Конечно, я заметил, не мог не
заметить. Хороший был платок.
- Ну и что?
- А вы знаете, хорошую чечевицу я купил нынче. Сразу три мешка
взял...
- Этьееен..
- Чего, сударь?
- Ты что-то утаиваешь, старый лис. Что дальше?
- Нуу, сударь, скажете тоже.. Что я - старый слуга, могу узнать? Это
уже ваши дела, дворянские.
- Ладно, ладно, не преуменьшай свои способности. Давай, выкладывай.
Старик улыбнулся и, не утаивая интереса, как будто сбросив лет
шестьдесят, по-молодецки запрыгнул на кровать и начал рассказывать:

Лежащий на кровати молодой человек отчаянно задвигал веками, что
старик принял как за знак того, что он жаждет продолжения.
- Так вот, как я говорил, что красоты и добродетели у нее не
занимать. Уже давно за ее руку борются много достаточно уважаемых дворян. Но она при всем этом неприступна, как стены Вавилона. Никому еще не удалось насладиться теплом ее лучистых глаз.
Ежедневно она посещает церковь, и оставляет по одному ливру в
дароносице, что не может не радовать сердца алчных до денег монахов. Вот и все, что мне удалось разузнать. А сейчас я позову лекаря, пусть
он вас осмотрит. Уж очень не нравится мне ваш правый бок.
Старик поплелся прочь из комнаты, оставив нашего героя в гордом
одиночестве.
"Красива...Добродетельна...Великий Создатель, может ли быть это
правдой, что самые лучшие качества объединены в этом прекрасном
сосуде? Я так рад, и одновременно так несчастлив. Она богата, высшая знать, одним словом. А я, что я? Кроме сожаления ничего я внушать не могу. Но так щемит сердце, когда я вспоминаю ее образ. Боже мой, я вижу ее, стоящую передо мной. Это бред? Да, должно быть бред. Нет, лежа вот так вот как подстреленный фазан многого не добьешься." Но сначала надо хотя бы открыть глаза...
- Этьен!
За дверью послышалось шарканье ног о каменный пол.
- Да, сударь?
- Подай мне лучшее платье. Сегодня, если ты все правильно сказал мне, должен быть пир. Я намерен отправиться туда.
- Сударь, вы погубите себя. Не рискуйте жизнью понапрасну. Что вы
делаете!? - старик отчаянно замахал руками, пытаясь выразить свое
беспокойство.
- Не спорь со мной.
- Ну что мне с вами делать? Эх, моя бы воля - оставил бы вас в
постели недели на полторы.
- Что? Я не собираюсь киснуть все это время. У меня есть твердое
намерение узнать все о той, которая сейчас заняла пустующее место в моем сердце и сознании. Я должен поговорить с ней.

Продолжение части третьей и, видимо, шестой. Жозефина

- Жозефина! Жозефина!
- Вот ведь вздорная девчонка, вся в мать, - бушевал Поль Д'Абервиль ранним утром чудного летнего дня, тщетно пытаясь найти свою дочь.
- Адриана! - подозвал он наконец старую экономку. - Разыщи Жозефину. Мы опоздаем на воскресную службу.
- Да, мой господин, - женщина степенно поклонилась и вышла из комнаты, делая вид, что отправилась за хозяйской дочкой. Хотя уж Адриане ли было не знать, что девушка уже которую ночь является домой засветло!
И потому она направила стопы свои не в опочивальню юной госпожи, а прямиком на конюшню. Жозефина отыскалась именно там - она мирно спала рядом с яслями Романо. Конь был накормлен и обихожен, но опытному взгляду было ясно, что проскакал он не один десяток миль.
Адриана решительно потрясла девушку за плечо.
- Вставайте, госпожа моя!
Девушка сонно улыбнулась и открыла глаза.
- Здравствуй, Адриана.
Служанка помогла ей отряхнуть платье.
- Вас папенька обыскался, сегодня же служба в церкви, надо торопиться!
Девушка состроила рожицу.
- Служба.... Адриана, это такая тоска. Не желаю туда идти.
Женщина всплеснула руками.
- Святые угодники! Надеюсь, ваш батюшка никогда этого не услышит.
- Я тоже, - усмехнулась девушка. - Ненавижу строить из себя эдакую чопорную благородную даму.
- Да, госпожа, чопорности у тебя и вправду нет, не в обиду будь сказано, - добродушно проворчала экономка, соцерцая пред собой наследницу именитого рода.

Миниатюрная грациозная девушка с гривой сияющих тёмных волос и лукавыми яркими серо-голубыми глазами, она буквально излучала свободу и непокорность; в своём ярком цветастом платье, звонких браслетах, она выглядела как самая настоящая цыганка. Как ёе мать Зара.
Адриана почувствовала укол вины при воспоминании об этом.
Наследницу не посвящали во все тайны семейной истории. Ей было сказано лишь, что её матушка, графиня Мадлен Д'Абервиль, урождённая Соланж, скончалась родами, и воспитание ребёнка было предоставлено гувернанткам, а позднее полностью легло на плечи Адриане - впрочем, на тот момент воспитанием было заниматься уже поздно. Эта легенда была верна только в первой части, а всю правду знали лишь её отец да старая служанка.
В молодости своей Поль славился любовью к женскому полу, и даже женитьба на Мадлен не могла изменить этой особенности его характера. Он был молод, богат, получил в наследство родовой замок в Сен-Жермене, во Франции, так почему бы ему надлежало отказывать себе в чём-то?
Однажды неподалёку от его владений отстановился табор, и цыгане стали забредать на границы его владений. И вот, любопытства ради Поль приходил посмотреть на выступления, песни и танцы цыганок на городской площади, при этом оставляя жену одну. В один из таких вечеров и приглянулась ему Зара - молодая цыганка, одна из самых красивых в таборе. Долго Поль не мог забыть её горячих чёрных глаз, её танцев... И он был не из тех, кто ходит вокруг да около.
Их страсть была слишком очевидна и ярка, чтобы можно было скрывать. Узнали в таборе, и узнала Мадлен. Но Полю было уже всё равно - он мог думать только о Заре, уговаривая её бежать с ним и даже хотел уйти с её табором. Но барон не принял его и изгнал не пожелавшую покинуть возлюбленного цыганку. А Мадлен... Мадлен, не пережив очередной измены, покончила с собой. Это был позор. Он стал персоной нон грата и обьектом постоянных насмешек, но забрал Зару с собой. Он так не смог жениться на цыганке, и ожидаемому ими ребёнку предстояло быть незаконным. Но им не дано было счастья: Зара умерла родами. Поль не мог этого вынести.
Он продал поместье, и, забрав ребёнка с собой, переехал в Англию.

Теплый лунный свет пробивался в комнату сквозь плотные шторы,
закрывавшие окна. Полуосвещенная комната вряд ли могла напомнить покои
весьма юной особы. Скорее это напоминало хорошо укомплектованную
оружейную. Стены были богато украшены мечами, мизерикордиями, цепами и шестоперами. Пожалуй, не хватало только пары осадных орудий, чтобы
можно было сказать, что эта комната - настоящий музей, представляющий
собой результат творения рук и ума человеческого, направленный только на одну цель: уничтожать друг друга.

И все-таки в аккуратном расположении всех вещей была заметна заботливая женская рука; в правильном подборе цветов дорогих одеяний, тоже носящих более военный характер, был заметен присущий только женщинам хороший вкус. У большого зеркала,
на небольшой табуретке с изящными ножками сидела Жозефина. Вернувшись из церкви, она отдыхала и занималась
ни чем иным, как расчесывала свои шелковистые волосы гребнем, искусно
выполненным из слоновой кости фламандским мастером, недавно подаренным
её отцом. На вид ей было не больше двадцати лет. По прямой осанке
можно было сказать, что она выдерживает правильный тон поведения и
преподнесения себя, который должна была выдерживать юная дама. Но по
ее лицу было видно, что ей это не очень нравилось. Гораздо удобнее
было бы сесть, вытянув ноги и слегка согнувшись в спине, как это делают
деревенские девушки. Но сейчас эти мысли не занимали ее. Она целиком
была поглощена раздумьями о том, с каким оружием лучше ворваться в
хорошо защищаемую комнату.
"Хм, так меч или секира?" - наверное, секира - с этими словами девушка
вспорхнула со стула, подошла к стене и
потревожила покой одной из висящих там секир тем, что взяла ее в руку
и попробовала ей взмахнуть над головой.

"Для одной руки тяжеловато" -
она помогла правой руке левой и дело пошло на лад.
- Да, но так я лишаю себя возможности защищать себя щитом. Попробую-ка я меч. Она
подбежала к другой стене, взяла первый попавшийся под руку меч и
попробовала его.
- Вот это другое дело. Меч и легче, и вместе с ним я
сохраняю свою подвижность. Но…для большего эффекта я, пожалуй, сначала пробила бы защиту заранее приготовленным тараном.
Довольная найденным решением, Жозефина вернулась на свое место. Вынув из-за пояса
восхитительный стилетик, она легким движением разрезала яблоко,
дожидающееся своего часа на небольшом блюдечке. Откусив небольшой
кусочек, она посмотрела на свое отражение. Повернула голову и
постаралась посмотреть так на себя. Но, к ее разочарованию, она смогла
лишь увидеть кончик своего носика. И все-таки, как бы ни старалась она
показать во всем своем поведении и строгости одежды свою серьезность,
возраст, и присущая ему веселость, взяли свое - она улыбнулась себе,
пододвинулась поближе к поверхности зеркала и стала корчить рожицы.
В дверь постучали. Девушка тут же вернулась на место, вернув своей
осанке прежнюю прямоту, а лицу - серьезность. От озорливости не
осталось ни следа.
- Я разрешаю вам войти - повелительным тоном сказала она.
В комнату вошел уже достаточно взрослый мужчина, что его
можно было бы назвать пожилым. Богатые одежды и массивная золотая цепь
на шее говорили, что этот человек дворянин, причем весьма знатный и
богатый.
- Ах, это вы, батюшка.
- Я, дочь моя. Это я. Пришел проведать тебя перед сном.
- Ах, батюшка, не стоило утруждать себя этим. Ведь вы больны. Вам надо
было оставаться в постели.
- Что ты говоришь, дорогая моя. Я делал это всегда и буду это делать,
пока ноги мои сохраняют терпение к моему бренному телу, и пока Господь
дает мне на это силы.
Отец с любовью посмотрел на свою дочь. Он поднял руку и погладил ее по
волосам.
- Красавица моя, настоящая красавица... Скажи, тебе понравился вчерашний
турнир?
- Да, батюшка.
- Прекрасно. Тогда скажи, ты готова к завтрашнему пиру, который я
устраиваю в честь победителей?
- Да, батюшка.
- Замечательно. Я хотел бы, чтобы ты одела один из своих
самых замечательных нарядов, которые я привез тебе из Испании в
прошлом месяце.
- Да, батюшка - девушка была немногословна. Она всем сердцем обожала
своего отца, но сейчас ей хотелось, чтобы он ушел
поскорее и не начал неприятный для нее разговор, но все-таки отец
начал его.
- Жозефина, скажи, как тебе понравился тот рыцарь, немец? Как его, дай Бог
память… Ну тот, который так прекрасно выбил того бедолагу из седла, на
забрало которого так не вовремя приземлился твой платок.
- Этот Дитрих? Да, хорошо владеет как копьем, так и своем конем.
- Как победитель турнира он имеет право выбрать себе
даму, в обществе которой он проведет этот пир. Сегодня я разговаривал
с ним, он попросил меня, чтобы я поспособствовал тому, чтобы ты, как
хозяйка пира, удостоила его чести быть рядом с ним завтра.
- Батюшка!
- Знаю, знаю…
- Батюшка, ну почему он не подошел ко мне?! - девушка повернулась лицом
к отцу, всем своим видом показывая свое недовольство.
- Дочь моя, любимая моя Жозефина, зная тебя, я не требую
твоего повиновения. Я буду просто просить тебя быть к нему…как это
сказать?..
- Я знаю - быть к нему более благосклонной. Вот, что вы хотите сказать.
Я не собираюсь выполнять вашей просьбы, батюшка, не буду к нему более
благосклонной, а тем более подавать ему мою руку каждый раз, как он
этого захочет.
- Дочь моя...
- Вы знаете, батюшка, как мне это не нравится. И присутствие мое -
это только лишь результат моей любви и уважения к вам, не более того.
Вы же знаете, что я не люблю этого.
И она отвернулась, скрестив руки на груди и нахмурив брови.
Отец с нежностью во взгляде посмотрел на свою дочь.
- Ну что за дочь у меня - проговорил он. Наклонившись к ней, он сказал
- Завтра мы пойдем к оружейнику и посмотрим, чего новенького у него
есть для нас. Согласна?
Радостью засияли и без того яркие глаза Жозефины. Она быстро
повернулась к своему отцу лицом, обняла его.
- Батюшка, я так люблю вас.
- И я тебя, девочка моя. Пусть Господь благословит твой сон. Спи
спокойно.
Отец выпрямился и неторопливым шагом вышел из комнаты.

А девушка от радости запрыгала по комнате, так как завтра день
обещал быть насыщенным событиями.

Встреча с молодым господином не сказать, что сильно встревожила душу юной Брунгильды, но точно лишила привычные вещи своего традиционного порядка. Это было похоже на то, как будто кто-то переставил шахматы и вместо привычных ходов, заранее и сто раз просчитанных, приходится выдумывать новые, неиспробованные комбинации. Брунгильда не любила проигрывать. Не любила чувствовать чужое превосходство. Не любила ощущать чужую власть над собой. В ней столько всего было “не люблю и не нравится”, что слова старого Витторио о тяжелом характере племянницы вполне могли оказаться пророческими. Мать Брунгильды, тихая, немногословная женщина, только не уставала поражаться, откуда у нее выросла такая диковатая и непокорная дочь. Это не было похоже на простые капризы избалованной девчонки, не было это и чем-то, что прохиндеи-эскулапы при дворе Абервилей назвали бы “нервной болезнью”. Женщины завидовали красоте девушки, такой юной и неиспорченной, мужчины…А, впрочем, что мужчины, мужчины любили свою Брунгильду, как можно любить лишь однажды уходящую юность. Она закрывает за собой дверь, но так сладко манит в теплые объятья, что нет сил ей сопротивляться. Чары? Колдовство? “Я просто не переедаю на ночь сарделек”, - совершенно серьезно отмахивалась девушка.

“Sir Al-Sanchez de Fuego, владелец замка Castillo del Cielo и ряда земель”, - важно повторила она про себя и игриво засмеялась. Путешественник (шутка ли, едет из Шотландии уже третий месяц), балагур (разбирается в вине и любит празднества), наглец, любитель женщин, прожигатель отцовского наследства…Граф, граф, граф…Брунгильда скорчила рожицу.

Много мы вас, таких, графов, видели…Важные выскочки, короли за переговорными столами и беспомощные тряпки в супружеской постели, а как только пойдешь убирать за поросенком, лезут к простой служанке своими жирными после сытного обеда руками расстегнуть корсет легкого летнего платья и поскорей удовлетворить свою непомерную похоть. Мужчины для Брунгильды были все на одно лицо, но молодой господин если и не вызвал в ней привычного отвращения, но явно заинтересовал юное сердце, слишком рано познавшее взрослый мир.

В воздухе викторианских лесов сегодня впервые повеяло кристальной свежестью. Земля медленно остывала от многомесячного изнуряющего зноя и, казалось, что каждый сегодня поутру внутренне порадовался, что затянувшееся лето наконец-то уступило место дождливой осенней прохладе.

Небо было таким глубоко синим, что от такой обжигающей синевы становилось больно глазам. Незаметно ворвавшийся в комнату через открытое окно бродяга-ветер, тихонько и как-то стыдясь, колыхнул собранные лентой соломенные волосы девушки в белоснежном переднике и строгом черном платье. “Осень наступает”, - с грустью подумала Брунгильда и, чуть помедлив, снова принялась месить большой кусок теста на деревянном столе. По красивым тонким пальцам Брунгильды нельзя было и догадаться, сколько тяжелого ручного труда они познали. Если бы не смелое и подчас недостойное благородных леди поведение их хозяйки, то уж по прозрачным и нежным ручкам эта бестия точно сошла бы за аристократку.

Сегодня в доме Абервилей намечалось большое торжество, и Брунгильда уже со вчерашней ночи не знала покоя и сна. Поддержание должного порядка в таком огромном доме требовало недюжинных усилий. Девушка, выросшая в небольшой сицилийской деревушке, любимой игрушкой которой была самодельная кукла из свеклы и моркови, а самым роскошным обедом – кукурузная лепешка и стакан парного молока, искренне удивлялась тому, как можно здорово испортить жизнь себе и окружающим, если ты так неприлично богат. Протирая 455-ую фарфоровую статуэтку и 200-ый персидский ковер ручной работы, она не испытывала и грамма зависти к чужому успеху, только не могла понять, для чего и кому нужны на этой бренной земле эти многочисленные атрибуты высокого положения их хозяина…Ей казалось, что положение в обществе должно завоевываться уж по крайней мере собственным разумом, какой-то внутренней гармонией с собой и окружающими, душевным обаянием, что так притягивает к себе людей…Но кому нужны эти коллекции слонов и носорогов из такой-то страны и от такого-то короля, которыми так гордился старший Абервиль…В гроб их с собой не положишь, - справедливо заметила она, и снова нехотя принялась за дело.

Младшая Абервиль, юная Жозефина, скрываясь от ненавистных ей балов и празднеств, уже с утра снова сбежала к своим возлюбленным рысакам, и поэтому в доме поднялся традиционный в таких случаях шум и гам. Отец девушки истошно надрывал глотку, пытаясь вразумить непокорного отпрыска, выражаясь при этом отнюдь не как благородный аристократ голубых кровей…Служанка девушки, старая и неповоротливая толстуха Адриана, чьи подслеповатые глаза еще помнили кудрявого проказника Поля Абервиля, а руки принимали мальчика у его матери в один из вьюжных дней холодного ноября n-го года, неуклюже носилась по узким витым лестницам, подобно проснувшемуся после зимней спячки бурому медведю. Она сметала все на своем пути, как истинная фурия дома Абервилей, и это принесло свой ожидаемый результат – 20 сломанных статуэток, 10 опрокинутых горшков итальянских фиалок, 1 разбитая греческая ваза ручной работы. “И это только начало”, - усмехнулась довольная Брунгильда.

PS бездельники! Жду ваших кусков, и чем скорей, тем лучше=)

Но вернемся же к нашему герою. Сейчас он стоит, а его старый слуга
осматривает со всех сторон своего хозяина, чтобы удостовериться, что
его платье готово для сегодняшнего пира.
- Этьен, ну что ты вертишься передо мной, как какой-то хорек?
Перестань.
- Не могу, сударь. Хочу проверить, все ли пуговицы и застежки на
месте. Все ли дыры залатаны. Ведь это платье вы уже так давно не
одевали.
- Ты лучше скажи, что я его вообще не надевал. Ненавижу его. Вот уж
настоящий подарок от моей любимой матушки.
С этими словами молодой человек поморщился, вспомнив, как еще какое-то
время назад, он был вынужден надевать этот наряд, чтобы порадовать свою
мать, которая столь горячо любила своего сына.
- Гораздо удобнее было бы надеть обычную одежду. Но это дама... Как ты
говоришь, ее зовут?
- Жозефина, сударь.
- Эта Жозефина… Вероятно, так привыкла к богатым нарядам, что даже и
не посмотрит на меня, будь на мне моя повседневная одежда. Нет, она
привыкла видеть ярких людей.
- Я думаю, вы не правы, сударь.
- Не прав? Почему? Ведь она так богата. Этот прелестный цветок
окружают самые известные представители английского дворянства...
- И не только английского, хочу заметить.
- Как, не только английского? Что, есть кто-то еще?
- Конечно, есть, - тут Этьен с важным видом постарался выждать
максимально длинную по продолжительности паузу, но увидев
нетерпеливое лицо своего хозяина, улыбнулся и продолжил, - конечно
есть. Этот Дитрих, немец который. Челядь во дворце графа д'Абервиль
поговаривает, что он главный претендент на её руку. Что известно
точно, так это то, что у него состоялся разговор с её отцом, и он
получил от него согласие быть её кавалером на пиру. А согласно
традиции, кавалер имеет право даже держать ее за руку при этом.
Было заметно по лицу юного рыцаря, что он опечален этой новостью. Да
и чего таить, ушибленный при падении с коня правый бок причинял жуткую боль.
- Выходит, что у меня нет надежды?
- Выходит, что так, сударь. Этот Дитрих силен, как медведь, богат как
восточный князь, и, как говорят, красив, как херувим.
Превозмогая боль, молодой человек подошел к окну и его взгляд
потерялся в толпе людей, снующей туда-сюда по улице вечернего города.
"Выходит, что я хотел обрести счастье, но потерял его, даже не успев
что-либо предпринять. И почему я беден, как церковная мышь? Почему у
меня нет роскошного скакуна, на котором я мог бы прогарцевать мимо
неё? Видно, это удел всех младших сыновей. Быть гордыми, но бедными".
Смотря на своего опечаленного хозяина, старик улыбнулся, подошел к
нему и тихо начал:
- Не печальтесь, говорят, что у этого Дитриха из его огромного рта
вонь идет хуже, чем из неубираемой годами конюшни, волосы совсем
выпадают. Да и сам он глуп, как глухарь. А Жозефина, по словам её
слуг, очень даже разборчива в людях. И не купится на блеск золотых
побрякушек, и уж тем более не будет рада человеку, от которого воняет
как от свинарника.
Такие слова не могли не снять грусть с души того, сердце которого
было затронуто любовью, и получившего хоть малейший шанс ухватиться за
спасительную соломинку, ведущую к счастью. Юный граф повернулся к
старику, улыбнулся и спросил:
- А ты откуда про всё это вынюхал?
- Нуу,- Этьен смущенно стал стирать вековую пыль с деревянной панели,
служившей подоконником, - просто слушаю, что люди говорят.
- Ладно, спасибо тебе, старик. Но я думаю, стоя здесь у окна, не
добьешься расположения и от дочери трактирщика, так? Вели подать
носилки.
- Слушаюсь, сударь.
Как обычно, шаркая ногами, старик удалился.
А наш герой, повернувшись, наткнулся взглядом на свой меч, настоящую
реликвию для него. Присев на край кровати, он взял в руги его и стал
всматриваться в лезвие.
"Великий меч. Но владеть по-настоящему мог им только мой отец.
Ничего, я укрощу тебя. С тобой мы станем знаменитыми, будем долго
странствовать и в этих странствиях мы обретем славу, гремящую в
веках."
-Мессир, носилки поданы,- крик конюшего оторвал его от мечтательных
мыслей.

И опять мы в той же комнате, напоминающей хорошо укомплектованную
оружейную. Только теперь в ней больше света и больше людей, а именно
служанок, помогающей своей молодой госпоже справиться со своим новым
нарядом. Та, в свою очередь, была очень, очень недовольна происходящим.
Это было заметно по всему: по ее взгляду, хмурившимся бровям и резким
коротким движениям.
- Сударыня, вы так красивы, так изящны в этом платье... - сказала одна
из служанок, вытиравшая пыль, но бросившая мимолетный взгляд на
хозяйку и теперь она не может оторвать взгляд от красоты той, которую
никто из обитателей замка не привык видеть в подобном наряде.
- Занимайся своим делом, Брунгильда, - резко оборвала эти мечтательные
замечания бедная девушка, которую дергали за шнурки платья, пытаясь сделать стройнее и без того стройную талию.
- До чего же противное платье, эти оборки и шнурочки, да бантики...
- Не говорите так, госпожа - с упреком заметила одна из служанок -
платье, которое подарила ваш батюшка, просто божественно. Такой ткани
я еще никогда не видела. Какой же у вас батюшка заботливый, дай ему
Господь здоровья.
А сквозь стены можно было уже слышать шум начинающегося пира.
Музыканты, уже давно занявшие места в специально отведенном для них
ложе, настраивали свои инструменты. Отчего зал наполнялся музыкой,
в которой сложно было различить, то ли это играл псалтирей, то ли
ребек или начинавшая входить в моду лютня. Слуги сновали туда сюда по
залу, торопясь расставить яства на столы, которые итак уже ломились от
съестного, но все равно это не могло удовлетворить радушного хозяина.
А гости уже прибывали. Шелест скользящих по полу платьев дам,
заглушался звоном доспехов тех, кто посчитал, что явиться на бал в
полном боевом облачении будет весьма уместным. Девушки мило щебетали,
расположившись у окон. Мужчины же расселись по скамьям, хмурясь друг
другу, так как были здесь и те, кто участвовал в турнире и
имел несчастье проиграть.
- До чего же скучны эти мероприятия - думала про себя Жозефина - Опять
придется быть великосветской дамой, лишь бы доставить удовольствие
отцу. Не буду спускаться вниз, пока не соберутся все в зале. Боже, до
чего же жмет и тянет это платье. Подумать только, и кто-то ходит так
каждый Божий день. Поскорее бы все закончилось.

А наш юный герой, кутался в одеяла в мерно раскачивающихся носилках.
Снаружи нещадно лил осенний дождь и холод проникал сквозь щели,
которыми изобиловали старые носилки.
- Как холодно стало. А еще вроде утром сияло солнце. Что ж, сейчас
отогреемся гостеприимством старого графа. Жду, не дождусь, когда я
увижу ее. Интересно, узнает ли она меня? Смогу ли я обмолвиться с ней
хотя бы одним словом?
Носилки остановились, слуга откинул накидку, прикрывающую вход:
- Мессир, прибыли. Изволите выйти?
Перед носилками бросили деревянную дощечку, чтобы не утонуть в грязи.
Мощные деревянные ворота, служившие входом, были распахнуты, не смотря на ветер. Но молодой человек, согнувшись под бременем холодных капель, заметно приободрился, услышав звук доносившейся музыки и почувствовав запах жаркого, который доносился до голодных ноздрей прибывшего, даже не смотря на сильный ветер.
- Что ж, Господь благоволит смелым. Либо я уйду отсюда победителем,
либо проигравшим. Третьего не дано. - гордо вскинув голову, юноша
проследовал за слугой, встречавшим гостей, внутрь замка.

Зал был уже битком набит гостями. Многочисленные факелы и свечи
давали возможность гостям даже рассмотреть богатые гобелены,
украшающие стены. В силу того, что факелы сильно чадили, их пришлось
убрать, и добавить больше свечей - удовольствие весьма затратное, но
нужное. Никто не был против, так как все довольствовались тем, что
имели возможность видеть напротив сидящего собеседника. Только одно
место было ярко освещено - место хозяина замка и его дочери, которое
пока пустовало. Вино лилось рекой, музыка веселила гостей. Мужчины
громко смеялись, вспоминая турнирные события. Дамы гадали на куриных
косточках. А поток все новых и новых яств будто и не собирался
прекращаться. Элиас, лениво грыз куриную ножку. Ему не хотелось есть,
все его внимание было устремлено на место, которое должна была
занимать Жозефина.
- Что ж она не идет? Может она прихворала, может что-то произошло.
Только бы не это.

Тут музыка замолкла, вместе с ней затихли и гости. Вышел на передний
план одетый в красивый сарафан слуга и громко объявил:
- Жозефина, графиня д'Абервиль!
Кто-то даже встал, приветствуя молодую графиню. Юные леди
зашушукались, мужчины же затаив дыхание, смотрели на дверь, из которой
должна была выйти та, кто так растревожила сердце нашего юного
рыцаря.

Элиас видел, как взгляды всех присутствующих были устремлены на эту
заветную дверь.
"Боже мой, такая тишина, наверняка, все слышат, как бьется мое
сердце. Но что же эта дверь не открывается? А, вот. Она выходит. Моя
красавица... Моя? Ну а как же? Конечно же, моя. Она будет моей. Не будь
я д'Эвре".
Но по действиям молодого человека нельзя было так смело утверждать о
его уверенности. Он нервно теребил кончик платка, то садился, то
вставал, и это - всего лишь за тот короткий промежуток времени
между объявлением о прибытии Жозефины и тем, как дверь открылась.
Да, это была именно она. В этой юной даме трудно было узнать ту,
которая совсем недавно размахивала в своей комнате тяжелым боевым
топором. Почтенный отец встал, чтобы помочь своей дочери сесть. Тут же
засуетились слуги, поднося тарелку для омовения рук, расставляя
приборы. Мужчины, эти благородные рыцари, позабыв о еде, поправляли свои наряды, и бросали полные чувств взгляды в сторону пришедшей. Внимание всех уделялось на то, чтобы угодить хозяйке бала.
"Однако, как величественна осанка, изящен поворот головы. Стой она в
обыкновенном деревенском рубище, затмила бы всех присутствующих
признанных красавиц. Святые угодники, до чего же она хороша собой".
- Твоя правда, чертовски хороша - слева от Элиаса раздался грубый
голос, и он понял, что размышлял вслух.
- Простите, не имею чести знать вас...
- Красота манит, я понимаю. Но и думать забудь о ней. Её сердце
скорее похоже на камень и она быстрее загонит тебе кинжал в горло, чем
согласится хотя бы протянуть руку для поцелуя.
Молодой человек присмотрелся к говорящему. Тот был одет в черный
кафтан из дорогого бархата. На грудь ниспадала тяжелая золотая цепь -
знак, говоривший о принадлежности к дворянскому роду. Его черные
густые волосы уже были пронизаны нитями седины, а лицо, все изрезанное
шрамами, говорило о богатом боевом прошлом. Однако его слова не могли
не возмутить юное сердце нашего героя.
- Простите, но я думаю, что не стоит так нелестно отзываться о даме,
которую вы к тому же не знаете.
- Я не знаю? Ха-ха, сынок, да я один из первых, кто бросил ей под
ноги все, что у меня есть. Все брошенное мной полетело мне назад.
Такого оскорбления я еще никогда не испытывал.
- Тогда...может просто не стоило бросать? - при этом легкая насмешка
пробежала во взгляде, который Элиас устремил прямо в глаза его соседа,
начинающие уже затуманиваться от гнева. Рука сидящего уже скользнула к
рукояти кинжала. Он уже был готов к тому, чтобы устроить смертоубийство
прямо здесь, в зале пира, но почувствовал, что не может вытащить кинжал из ножен, потому что этот юнец посмел положить вою
руку на его и не давать волю орудию убийства.
"Проклятье - подумал старый вояка, -тяжелая же рука у этого мальца".
- Отпусти руку, наглец, и клянусь, в постель ты ляжешь уже мертвым.
- Тише, тише, нельзя давать окружающим повода, что мы злословим, а
тем более, ругаемся. Не здесь. Позже.
- Когда? Говори?
- Я сам найду вас, сударь. А пока, не мешайте мне наслаждаться этим
Божественным цветком.

А в это время победитель турнира решил воспользоваться своим правом и
подобрался к месту, где восседала Жозефина. Надо заметить, что слова
Этьена были не так уж и далеки от истины, когда он так ловко описал
все достоинства этого почтенного немца. В бою его меч был неотразим,
но на фронте любви он пасовал, вел с девушками крайне нагло, что в
принципе, было одной из жестоких реалий того времени.
Подойдя к столу, он попытался взглянуть в глаза юной даме, но в них
он увидел лишь холодное презрение и нежелание даже начинать
разговор.
"Еще одна, недотрога" - подумалось ему - "Что ж, будем брать быка за
рога". Он взял один из резных стульев, подсел поближе и начал думать,
что же повеселее ему придумать и сказать.
- Сударыня, я сегодня разговаривал с вашим отцом...
- Да? И что же изволил вам сказать мой батюшка.
- А то, что я в праве пользоваться правом победителя турнира тогда,
когда захочу, - при этом рука его скользнула по поверхности стола, и
его пальцы уже коснулись руки Жозефины, как она, схватила бокал с
вином и выплеснула содержимое в лицо неудачному шутнику. Сей акт не
остался незамеченным. Кто-то ахнул. Послышались легкие смешки, которые
так и остались такими же достаточно легкими, чтобы за них потом не получить удар копья в ответ во время поединка. Девушка поднялась и убежала за дверь.
Дитрих, то ли опьяненный от счастья, но скорее ослепленный от вина,
взревел как бык, поднялся на ноги, и пошел бодать бедных гостей.
Поднялся шум. Недовольный поведением гостя, хозяин замка хлопнул в
ладоши и двое, непонятно откуда взявшихся, крепких молодцов взяли под
руки бедолагу и понесли прочь из зала.
"Вот он мой момент. Вероятно она побежала к себе. Что ж, проследую за
ней" - Элиас, воткнул в стол кинжал соседа, который он вытащил, когда
тот уже крепко спал, развалившись на столе; аккуратно,
воспользовавшись всеобщей суматохой, он прокрался вдоль стены зала и
проскользнул в заветную дверь. Узкая хорошо освещенная лестница вела
наверх. Ступеньки отчаянно скрипели под его ногами, как бы тихо он не
ступал на них, но шум снаружи был такой, что начни он здесь танцевать,
его бы никто не обнаружил. Опять же, снаружи, но не внутри. К этому
времени, Жозефина уже сбросила с со своих волос ненавистную ей
диадему, села на кровать заплакала. Но скрип лестницы она не могла не
услышать.
"Мерзавец, все-таки последовал за мной. Думаешь, небось, что
крадешься, да ты топаешь как боров. Ну, погоди у меня. Жаль, арбалетных
болтов нет".
Дверь оказалась не заперта. Осторожно приоткрыв ее, Элиас заглянул
внутрь и обнаружил даму его сердца, сидящую на краю кровати. Не
свойственное тем временам чувство любви придало ему отваги и немалую
долю наглости - он приоткрыл дверь посильнее, так, чтобы самому попасть
внутрь. В этот момент девушка быстро развернулась и метнула что-то в
его сторону. Раздался глухой стук о дверной косяк. Взгляд, полный
испуга встретился со взглядом, полным разочарования и негодования -
на несколько миллиметров ошиблась наша Богиня охоты, метая свой стилет
в нашего героя. Попади она, роман нужно было бы на этом месте и
заканчивать. Но Провидению было угодно обратное, поэтому мы продолжим.
Элиас смотрел на то, что могло бы стать причиной его смерти:
- Какая искусная работа - с этими словами он не без труда вытащил
стилет из косяка - Сударыня, не стоит так обращаться с оружием. А то
так и убьете кого-нибудь ненароком.
Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что юная
метательница кинжалов шутить не намерена, и если не стилет, то меч или
топор угомонят непрошенного гостя.
- Вы кто? Как посмели проникнуть в мои покои без моего на то
позволения?
- Простите, госпожа. Я не имел чести представиться. Я, Элиас, граф
д'Эвре. Второй сын моего почтенного отца, Людовика…
- д'Эвре? Никогда не слышала.
- Как же, а турнир? Вы забыли? Ваш прекрасный платок...
- Так это вы? И зачем вы сюда пожаловали? Жаловаться? Давайте, это
свойственно тем, кто даже держаться в седле не умеет, как следует.
Говорите же, я жду - при этом глаза девушки испускали молнии гнева.
Она не была довольна ни происходящим, ни этим дворянином, осмелившимся потревожить ее покой.
- Сударыня, сударыня, ну зачем вы так говорите? Зачем так много лишних
слов? Скорее, я пришел выразить свою благодарность. Ведь свет лучистых
глаз ваших...
- Ах, оставьте. Я все поняла. Удалитесь.
- Но...
- Уйдите, не то я позову стражу.
- Зовите, делайте, что хотите.
Настойчивость юноши раздражала ее. Не вытерпев, она уперлась руками
ему в грудь и стала выталкивать его из комнаты
- Сударыня, это излишне...
- Вон! Вон отсюда.
Конечно же, молодой человек не сопротивлялся. Да и разве мог бы любой
мужчина сопротивляться той, которой он для себя поклялся служить?
Конечно, нет. Так что, усилия девушки увенчались успехом, и уже через
пару секунд, дверь хлопнула перед носом несчастного влюбленного. Он
постучал, поскребся в дверь. В ответ, тишина молчаливо указала ему дорогу вниз по лестнице.
"Даа, что там Этьен говорил про стены Вавилона? Эх... но я не
оступлюсь. Так быстро не сдамся. Не умею держаться в седле... Да было
бы седло, уж я бы удержался".
Выйдя в зал, заняв свое место, он нашел своего соседа уже бодрствующим
и настроенным весьма дружелюбно.
- Ты где был? Прибыл посыльный. Привез срочное и очень важное
донесение. Говорят, от самого Папы...
- Да ты что? Где он?
- С графом д'Абервиль.
В этот момент, появился граф и встал перед своим столом, и обращаясь
к присутствующим громко сказал:
- Мои дорогие и уважаемые гости. У меня для вас важная новость.
Два дня назад, 25 ноября, на Клермонском соборе Папа Урбан II объявил
начало Крестового похода в Палестину и призвал верных сыновей церкви
свершить свой долг...

Эта новость потрясла гостей настолько, что в зале на минуту
воцарилась тишина. Граф д'Абервиль осмотрел присутствующих. В голове
у него было две мысли.
- Бедняги, - думал он - сколько же бед принесет этот призыв.
Но вторая мысль быстро заставила молчать первую. А именно мысль о
баснословных прибылях, которые сулило принести это, обещающее быть
длительным, предприятие.
- Папа призывает нас отдать наши жизни ради спасения Гроба Господня.
Свершим же это Святое Паломничество в Палестину. Те, кто отважатся
отправиться туда, получат отпущение грехов за свершение благочестивых
дел. Крест Господень станет символом нашего деяния. Так хочет Бог!
Гробовое молчание было ответом на это громкое заявление.
- Начнем же исполнять желание Великого Отца нашего с принятия
Священного Обета принять участие в походе и с совершения донаций ради
нашего Святого дела.
Кто-то из дворян вскочил с места и громко воскликнул:
- Покажите, мессир, своим обетом нам пример! Мы последуем ему!
Со всех концов зала послышались возгласы одобрения.
Граф важным взглядом окинул гостей:
- Друг мой, с удовольствием бы сделал я это. Господь свидетель, что
в доспехе, с копьем в руке влетел бы я в ряды нечестивцев. Но мое
место здесь. Я займусь сбором средств на нужды паломников.
- Даа, - проворчал уже знакомый нам дворянин, сидящий рядом с Элиасом -
старый лис как всегда забрался к себе в нору, но сначала привел в
смятение целый курятник.
Он, крякнув, выпрямился во весь рост и громким голосом перебил
нарастающий гул в зале.
- Я, Раймунд, граф Тулузский, приношу обет верой и правдой служить
нашему делу. Нещадно громить врагов и если надо голову сложить в
жестокой сече, лишь бы вернуть Крест Христов.
"Раймунд Тулузский?! Этот мясник... так вот он какой. Боже мой, и я
его схватил за руку. Но что он делает в Англии?" - Элиас был окончательно сбит с толку. Вечер был насыщен событиями, начиная с первого разговора с его возлюбленной, и заканчивая такой ошеломляющей новостью.
Вслед за одобрительным гулом, сопровождающим речь графа Тулузского
последовали многочисленные заявления других дворян, приносящих свою
жизнь и кошелек в жертву тому, что имело хорошие мотивы, но
подразумевало реки крови.
"Даа, хорошенькое дело. Весь свет английского рыцарства берется за
оружие...
- Я, Элиас, граф д'Эвре, клянусь... "Боже мой, что я говорю? А в
конце концов, кто жаждал приключений, славы и дальних походов?"
Молодой человек и не заметил, как, повинуясь всеобщему порыву,
присоединился к приносящим обет.
... и падет проклятие на мой род, если я повернусь спиной к врагу".
Весь взмокший от перевозбуждения, юноша сел. Его бородатый сосед
придвинулся поближе к нему, похлопал по плечу и прорычал:
- Молодец. Юнец ты с норовом. Такие, как ты, становятся настоящими
рыцарями.
Когда количество желающих быть будущими паломниками поубавилось,
довольный граф Бургундский поднялся и дважды хлопнув в ладоши, чем заставил присутствующих угомониться:
- Теперь, когда такие благородные рыцари дали согласие участвовать в
походе, я уверен, что христианская вера не останется без защиты.
Продолжим же пир, дорогие гости.
Хлопок в ладоши, и снова заиграла музыка, снова стали появляться и
исчезать со стола все новые и новые блюда. Праздник, как ни в чем не
бывало, вернулся в прежнее русло.

Конечно же, шум не мог пройти незамеченным для любопытной девушки.
Наша героиня, тайком, пробралась в комнату отца, откуда через
секретную лазейку можно было наблюдать и слышать то, что происходило в
зале.
"Крестовый поход!" - эта мысль билась у нее в мозгу и будоражила
кровь получше самого лучшего вина из подвалов ее отца.
"Вот это да! Вот, что нужно. Но...я никогда не получу разрешения у
своего отца. Ни за что на свете. Он скорее раздаст все, что имеет,
беднякам, чем пойдет на такое. Но это же такая возможность. Возможность
вырваться из этого каменного мешка. Возможность ощутить и узнать
что-то новое. Возможность быть свободной. Но...отец. Ослушаться его -
непозволительно... Ага, и этот д'Эвре дает обед. Клянусь...даа - девушка
скорчила умилительную гримасу - в чем ты клянешься? В том, что
постараешься не убежать, поджав хвост в первом же сражении? В том, что
постараешься не свалиться с лошади? Однако..."
Девушка мечтательно присела на стул. У нее в ушах уже стоял свист
стрел, звон мечей, ржание лошадей, крики бегущих от тяжелой конницы
людей... Она резко выпрямилась как струна, и посмотрев еще раз в
лазейку, сказала:
- Решено, ни у кого ничего спрашивать не буду. Уйду так. Убегу.
Но чем-то же нужно было успокоить взбушевавшуюся совесть...
- А отец... Ему я напишу записку, в которой все объясню.
Довольная принятым решением, девушка ринулась к себе в комнату.
Вероятнее всего, подбирать доспех и оружие для того, что должно было
доставить ей такое огромное удовольствие, а другим людям - принести столько горя.

Доспех запыленный, отцовский,
Да меч - не точеный, но свой,
Да верная пека под боком -
Таким ты предстал мне, герой.
Качаешься молча, упорно -
Ведь долог и труден твой путь.
И времени нет на печали,
На то, чтоб присесть, отдохнуть.

Считает тебя недалеким
Прекрасная дама твоя,
Не зная, как остер твой разум
Насколько умела рука.
Ты в бой никогда не вступаешь
С противником младше тебя
Но слов бранных всем не спускаешь -
Пускай поживут, не грубя.

Немного устал ты от жизни,
Живешь по заветам отцов.
А тех, кто тебя оскорбляет,
Прощаешь, как полных глупцов.
Ты друга в беде не оставишь,
Поможешь, коль можно спасти,
И светлое званье "паладин"
Однажды ты будешь нести.

Пока же - расти, крестоносец.
Пусть новис, что бегал вчера,
Сегодня, поя гимны лабе,
К адвансу почти поднялся -
Твой путь все равно будет труден,
Не бремя, а крест на тебе.
И ты, не ропща, улыбаясь,
Доверился божьей судьбе.

Брунгильда открыла глаза и не сразу поняла, где она находится. Было темно и сыро, казалось, будто это какой-то склеп, где погребены члены аристократических семей. К горлу начала подступать тошнота, предательски заурчал голодный желудок. Голые ноги ощутили резкий холод каменного пола, уставшие спросонья глаза нащупали мирно тлевшую в углу свечу.

Брунгильда схватилась за нее как за единственное спасение. “Что ж это за место такое”, - удивленно переспросила она и осеклась. Когда в удручающей темноте стали прорисовываться очертания окружающей обстановки, девушка еле сдержалась, чтобы не закричать и не убежать отсюда. Да и бежать было некуда — голые каменные стены, не оставляющие никаких надежд металлические решетки на небольшом сквозном окне и вселенская пустота. Так пусто и так тихо бывает только ….

Тюрьма? Только сейчас Брунгильда заметила разбросанные по всей комнате кандалы… Так вот я где….Что же произошло? У Брунгильды кружилась голова. Как после хорошо проведенной ночи. Но вместе с тем помнила она ничтожно мало. Да, вчера в доме Абервилей был грандиозный пир — самые отважные и смелые господа съехались на него, и был в их числе незабвенный Элиас.

Элиас по-своему нравился Брунгильде — он был привлекателен и статен, смел и остр на язык, но душа ее уже принадлежала другому. В тот дивный вечер, что она сохранит как самое теплое воспоминание бесшабашной юности, сэр Аль целовал ее руки, жадно слизывая остатки медовой смолы, трепетал, словно ветер, заплетенные косы...Он мог ничего не делать и молча смотреть на нее, и уже сам факт этого заставлял бы юное сердечко отчаянно трепетать…. Этот серьезный, принципиальный, даже внешне угрюмый и молчаливый господин внес такую ясность и мудрость в бесшабашную головенку юной Брунгильды и вместе с тем, так перевернул все с ног на голову, что казалось, что без этого человека жизнь снова станет скучной, каждодневной прозой.